Чтoбы пoнять eгo знaчeниe, нaм придeтся сдeлaть нeбoльшoe oтступлeниe. «Кaк Пушкин, Гoгoль xoтeл сoздaть трaгeдию, — скaзaл oн в свoeм пoслeднeм интeрвью. С.221. Нo этa прaвдa, кaк и в «Рeвизoрe», здeсь никoму нe нужнa, и oн внoвь oблeкaeтся в мирaжнoe цaрствeннoe вeличиe. Я стaл думaть, чтo жe тaкoe ″Рeвизoр″, кaк oн вoзник? Грaницa мeжду снoм и явью oкaзывaeтся кaк бы рaзмытoй. [2] Тынянoв Ю. Нo тaкaя жe «пружинкa» сидит внутри и у другиx пeрсoнaжeй «Рeвизoрa», и у кaждoгo пoчти чeлoвeкa. Впрoчeм, прoснувшись пoслe «сцeны врaнья», Xлeстaкoв слoжившeeся пoлoжeниe и свoю в нeм рoль oсoзнaeт дoстaтoчнo oтчeтливo. Кaк и, пo oфициaльнoй вeрсии цaря Бoрисa, цaрeвич тoжe сaм нaпoрoлся нa кинжaл. Гoгoль, мoжeт быть, нe oсoзнaвaл этoгo, нo глубoкaя рeвнoсть к Пушкину пoстoяннo eгo мучилa. Тeм бoлee чтo приятный сoн, пo сущeству, прoдoлжaeтся: вxoдят кaкиe-тo люди, дaют дeньги (и нeмaлыe), oтдaют в жeны xoрoшeнькую дeвицу … Интeрeснo, oднaкo, пoрaзмыслить нaд тeм, пoчeму вдруг рeшил «oткрыться» пeрeд свoeй вoзлюблeннoй Сaмoзвaнeц. A oн ужe склoнeн «прeдaннoсть и увaжeниe» (Г.;4.34) oтнoсить нa свoй счет, словно забыв, что все ласки и почет, которыми теперь окружен, вовсе не ему предназначены, а исключительно сану наследника московского престола. Обе сцены: Хлестаков и купцы — Отрепьев и бежавшие из Москвы опальные бояре — неожиданно обнаруживают глубинное типологическое сродство. cit. Совершенно закономерно поэтому, что в обоих случаях «миражная интрига» о фантастическом взлете облечена в форму сна. Пушкинский герой пробуждается в преддверии своего воцарения, как бы перейдя из сновидения в сон реальный, — Хлестаков просыпается в разгар сновидения, ставшего явью. Художественное произведение, возникнув в сознании автора и функционируя внутри него как пародия на другой текст или на реальное историческое событие, для читателя может стать или не стать пародией, в зависимости от обстоятельств внешнего порядка. — Трагедия и сатира — две сестры и идут рядом и имя им обеим, вместе взятым: правда»[1]. Представим себе петербургскую жизнь Хлестакова. Быстрота и непредсказуемость реакций (ср. Но этот единственный момент правды во всем «вранье» Хлестакова его слушателями воспринимается как обман. И перелицовка комических сюжетов в трагические и наоборот — явление чрезвычайно распространенное в искусстве. Впрочем, может быть, другая нация столь авантюрно-лег­ко­ве­рной все же не оказалась бы. Между «игрой» двух Самозванцев есть, конечно, существенное различие. Образ-символ лестницы — своего рода фокус алогизма всей «миражной интриги» пьесы, где все «вверх ногами». «Не герой пьесы управляет сюжетом, но сюжет, развивающийся … Келья в Чудовом монастыре» — П.;5.200), и уходит, засыпая (см. Op. Так вот зачем тринадцать лет мне сряду Всё снилося убитое дитя! Отнюдь не «безмозглых», разумеется, ибо они поверили тому, что отвечало их интересам и чего они сами ждали и желали. А при всем том страх хотелось бы с ним еще раз сразиться. «Вряд ли догадался бы кто-нибудь о пародийности ″Графа Нулина″, не оставь нам сам Пушкин об этом свидетельства, — писал ученый. (П.;5.243).  Такова модель взаимодействия индивидуальной воли милого авантюриста Григория Отрепьева и поставивших его на престол поляков. Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Эту закономерность осмыслил еще Ф.М. В 30 т. Внутри у Хлестакова сидит «пружинка» — страстное желание «хотя на один вершок быть полномочней и выше своего места» (Г.;6. М., 1988. И если в «жизни действительной» его на каждом шагу обрывают, «даже и в замашке пройтись козырем по Невскому проспекту» (Г.;4.355), то в эту минуту ничем не ограничиваемое, «легкое» воображение возносит его на самый верх иерархической лестницы. Но вот «Заметка о ″Графе Нулине″» А.С. Таковы и глубинные истоки русской смуты. В результате — обман есть, но присутствие в нем элемента сознательности будто стерто и предельно размыто. В «Ревизоре» оно имеет свои скрытые силовые линии. И здесь пушкинский Самозванец вполне подобен Хлестакову, вместе с которым искренне готов сказать: «я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от чистого сердца, а не то чтобы из интереса» (Г.;4.55). (П.;5.231). «Так вот, право, чем больше думаешь … И вот еще замечательное совпадение: А дело было наше; Я было смял передовую рать — Да немцы нас порядком отразили; А молодцы! другие персонажи не ожидали»[12]. Сила Хлестакова именно в чистосердечии и «полнейшей непреднамеренности поступков» (Г.;4.423). Нам, однако, истинный смысл этой пародийной линии представляется более глубоким и серьезным, чем просто желание «сравняться» с Пушкиным. Но и пародия, … все, что было под именем барона Брамбеуса, ″Фрегат ‘Надежды’″ и ″Мо­с­ков­ский телеграф″» (Г.;4.45). С.346. Он «лжет чистосердечно»[8]: просто принимает, не задумываясь, возникшую «миражную» ситуацию за реальную и осваивает предложенную ему роль. М., 1970. сцену «Ночь. Так же, как не показан и тот момент, когда Григорий Отрепьев объявляет себя, уже в Литве, царевичем Димитрием, — мы узнаем об этом со слов боярина Пушкина, который сам свидетелем события тоже не был (см. Л., 1977-1979. Причем как купцы в «Ревизоре», так и Хрущов в «Борисе Годунове» к обращению добавляют: «отец наш». Рестораны, трактиры, фантастические обеды. Не случайно в обеих пьесах царит «карнавальная» стихия, где «увенчание — развенчание — двуединый амбивалентный обряд»[5]. В обоих случаях, в «Ревизоре» и в «Борисе Годунове», угроза является в виде фантома, который несравненно страшнее любой реальной опасности. «Не грозная действительность, а призрак, фантом или, лучше сказать, тень от страха виновной совести должны были наказать человека призраков»[13], — писал В.Г.Бе­лин­ский. Случай только не привел … Только у остальных людей в обычной ситуации эта «пружинка» прижимается долу соображениями здравого смысла. В них реализует себя логика авантюрного сознания — как индивидуального, так и коллективного. Но если вдуматься, то разница между двумя вариантами не столь уж и велика. Просто сейчас, на глазах у зрителей и ошеломленных чиновников он вдохновенно мечтает — так же и на те же темы, что и много раз у себя в каморке. Кино. «В подкладке сатиры всегда должна быть трагедия, — записал он однажды. Ссылки на это издание даны в тексте. Полн. И уверения Шуйского, что настоящий царевич мертв, Бориса ничуть не успокаивают. Одним словом, сплошные роскошные «цветы удовольствия». Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь» (Г.;4.55). М., 1977, т.4. Эта мысль историческая воплощена в двух шедеврах русского театрального искусства — трагедии «Борис Годунов» и комедии «Ревизор», которые предстают как два полюса амбивалентного «карнавального» художественного мышления, видимо легковесно-шутливого, а на самом деле неизменно обращенного к «последним вопросам» бытия. Так же и в «Борисе Годунове» не только «милый авантюрист» Григорий Отрепьев несколько раз стремительно взлетает, падает и вновь взлетает, чтобы в конце концов, уже за пределами пьесы низвергнуться, «как и было предсказано», со своей колокольни, но и солидный царь Борис, достигнув «высшей власти», стремительно и неотвратимо ее теряет. Проблемы поэтики Достоевского. Пушкинский Самозванец ведет свою роль в ключе торжественно-героическом: Мужайтеся, безвинные страдальцы, — Лишь дайте мне добраться до Москвы, А там Борис расплатится во всем (П.;5.235).  Хлестаков выражается проще, но тоже грозно и в своем роде патетично: «Ах, какой мошенник! [3] Пушкин А.С. «Горе от ума»// Белинский В.Г. Op. Но главное заключается в том, что Лжедмитрий будто втягивает в свое, высочайшего напряжения и концентрации авантюрное поле всех окружающих. соч. И как ни пытается успокоить себя доводами здравого смысла благоразумный правитель («Безумец я! Не пугайтесь. Не только поэт пародирует историю и творение другого поэта, но и история пародирует — только что сочиненное художником и другое историческое событие … Всего каких-нибудь четверть часа посидел — и всё обобрал. соч.: в 7-ми томах. Я, бедный черноризец, Монашеской неволею скучая, Под клобуком, свой замысел отважный Обдумал я, готовил миру чудо — И наконец из келии бежал … И, находясь в воображении на верхней ступени лестницы, по аналогии, вспомнил о своем настоящем четвертом этаже — и вдруг сказал правду. Ибо ориентиры правды и лжи здесь также «перевернуты». Приведем эту запись полностью: «В конце 1825 года находился я в деревне. Натурально, позовут его, Ивана Александровича Хлестакова …[11] И вот в момент высшего взлета проносится в мозгу Хлестакова видение: «Как взбежишь по лестнице к себе на четвертый этаж — скажешь только кухарке: ″На, Маврушка, шинель …″ что ж я вру — я и позабыл, что в бельэтаже живу» (Г.;4.46). И в этом их сила. Дальнейшее движение, боковые ходы и ответвления этого историко-литератур­ного сюжета, по-види­мому, бесконечны. Григорий Отрепьев, как уже давно замечено исследователями, появляется в трагедии, пробуждаясь от троекратного пророческого кошмара о своем воцарении (см. Ю.Н. Так Борис Годунов поначалу совершенно хладнокровно реагирует на известие о появившемся в Литве самозванце. «Лучше пусть всякий отыщет частицу себя в этой роли, — писал Гоголь, — … На самом деле оба персонажа — главные, ибо оба причастны, каждый со своей стороны, к возникновению «общей ситуации» самозванства. соч.: В 10 т. сцену «Лес» — П.;5.267). Отрепьев — русский человек, и любовь понимает как полное слияние, нераздельную связь двух любящих, а Марина — как выгодный союз. С.55. ″Граф Нулин″ написан 13 и 14 декабря. Это не что иное, как ожившие грезы Хлестакова. Как пародия на трагедию Шекспира «Лукреция» возник «Граф Нулин» — свободная вариация на «чужую» тему с элементами травестирования. Эйзен­ш­тейн. Достоевский и Гоголь. И это последнее, по сути, уравнивает обоих Самозванцев: ведь обращение «государь» было принято на Руси и в отношении к царю. Идею неизбежного возмездия воплощают в обеих пьесах «немые» финалы. Л., 1972-1990. Поэтика Гоголя. Одно из очень важных ответвлений образа-символа колокольни в «Ревизоре», как и в «Борисе Годунове», — лестница[10].  Мне снилося, что лестница крутая Меня вела на башню; с высоты Мне виделась Москва, что муравейник; Внизу народ на площади кипел И на меня указывал со смехом, И стыдно мне и страшно становилось — И, падая стремглав, я пробуждался (П.;5.201). Просыпается и гоголевский самозванец, правда, гораздо позже и несколько иначе, чем пушкинский: уже в 4-м действии, в конце которого и исчезает. Тогда-то и появляются у него манеры и жесты «государственного человека» («Хорошо, пусть называется! Впрочем, в соответствии с внезапно родившейся у него версией (как у Хлестакова — о втором «Юрии Милославском»), — «она сама себя высекла» (Г.;4.73). Смелость изобретения. — Если пародией трагедии будет комедия, то пародией комедии может быть трагедия»[2]. Вокруг же Хлестакова возникает мощнейшее «электричество» авантюризма, которое захватывает всех и, высвобождая «пружинку», возносит на самый верх колокольни. Раз пародия не обнаружена, произведение меняется; так, меняется всякое литературное произведение, оторванное от плана, на котором оно выделилось. Для нас же важно, что все соединительные звенья пародийной цепочки трагедия — комедия — история существуют лишь в кругозоре автора — читателю они могут быть неведомы. Образ лестницы из пророческого сна Лжедмитрия заключал в себе, в «свернутом», концентрированном виде, всю фабулу его исторической судьбы: фантастическое воцарение и стремительное роковое низвержение. [11] Приглашения в испанские короли ждет с минуты на минуту и другой гоголевский герой — безумный титулярный советник Поприщин. [5] Бахтин М.М. чего ж я испугался? В основе сюжета обеих пьес — алгоритм резкого, стремительного чередования «взлетов» и «падений», управляемого авантюрной логикой случайности, логикой великого слова «вдруг». 237). «Беспечен он, как глупое дитя» (П.;5.267), — говорит о безмятежно спящем Отрепьеве «благоразумный» Гаврила Пушкин. Т.24. Достоевский и Гоголь (к теории пародии) // Тынянов Ю.Н. Замечательно, что и пушкинский Самозванец, как и Хлестаков, однажды на миг срывается с высот своего мнимого величия и в порыве откровенности рассказывает Марине правду о себе. И вот его первые слова: «Я, кажется, всхрапнул порядком … (П.;5.231), — восклицал царь Борис. Но у него ничего не вышло. Вот бы им восхищались! Перечитывая ″Лукрецию″, довольно слабую поэму Шекспира, я подумал: что если б Лукреции пришла в голову мысль дать пощечину Тарквинию? И он мечтает … Статьи о классиках. Всякий хоть на минуту, если не на несколько минут, делался или делается Хлестаковым … Замечательно, что символический образ колокольни присутствует и в «Ревизоре». Я распоряжусь» (Г.;4.66,67,68). В обоих случаях неизбежное возмездие персонифицировано в устрашающих сновидениях, которые являются неправедным правителям. И я пришел к мысли, которая может показаться анекдотической на первый взгляд. Кто на меня? С.180-185. Ведь Отрепьев хотя и не принимает ситуацию «миражную» за действительную, но использует ситуацию уже сложившуюся и как бы предложенную ему судьбой и историей. черные, неестественной величины» (Г.;4.10). — Он объявил в печати о предстоящем выходе в свет исторической трагедии. Это видение отнюдь не случайно — оно ключевой символ-перевертыш комедии. Используя метод сравнительно-сопоставительного анализа двух произведений, гоголевского «Ревизора» и пушкинского «Бориса Годунова», А.В. Откроешь журнал — он так и пестрит знаменитостями, и все ими восхищаются. [8] Манн Ю.В. «Общая ситуация» самозванства, как это показано и в «Борисе Годунове», и в «Ревизоре», возникает в результате взаимоналожения двух, по видимости противоположных векторных сил: «электричество» авантюризма, с одной стороны, и «фантом страха виновной совести» у неправедных правителей, с другой. быть может, это охладило б его предприимчивость и он со стыдом принужден был бы отступить? Пустое имя, тень — Ужели тень сорвет с меня порфиру Иль звук лишит детей моих наследства? … Вокруг жизнь шикарная, «тонкая и политичная» (Г.;4.24). Он забыл, что сам по себе никакой ценности ни для кого не представляет. Итак, перед нами два Самозванца. Тыня­нов. по логике азартной игры, несет героя, как поток щепку. Злочевская приходит к выводу о сюжетной и глубинной близости их главных персонажей — Хлестакова и Гришки Отрепьева. Кстати, великолепное хлестаковское: «а есть другой ″Юрий Милославский″, так тот уж мой» (Г.;4.46). Не случайно исследователи до сих пор не могут решить, кто является главным героем в трагедии Пушкина и комедии Гоголя: Борис Годунов или Самозванец, Городничий или Хлестаков? ей — Богу, молодцы, Люблю за то — из них уж непременно Составлю я почетную дружину (П.;5.266), —  говорит Отрепьев, наголову разбитый войсками царя Бориса. Приближение к цели вдруг оказывается удалением от нее ″на огромное расстояние″ и приводит к открытию, которого ни главный герой, ни … Да, и Хлестаков и пушкинский Отрепьев не злостные обманщики, а два милых авантюриста (П.;10.143). С.198). И все их срывают. Русская словесность. Если пушкинский Самозванец — сознательный обманщик, то Хлестаков своего рода персонифицированный мираж, ибо он — «лицо фантасмагорическое, лицо, которое, как лживый олицетворенный обман, унеслось вместе с тройкой бог весть куда» (Г.;4.356). Начинает он тем, что «отказывается» от чина коллежского асессора («Хотели было даже меня коллежским асессором сделать, да, думаю, зачем», — Г.;4.45), а кончает: «Меня сам государственный совет боится» (Г.;4.47). Н. Фантом «нечистой совести» персонифицирован в пародийной паре: царь Борис — Городничий. Впервые эту парадоксальную параллель заметил С. Бывают странные сближения»[3]. «По нраву всем» (П.;5.221) и всех «обворожил» (П.;5.222), как говорит Афанасий Пушкин. Сюжетная линия Самозванца решена в форме фантастически сбывшегося сна о его восшествии на московский престол. Черты художественного мира Гоголя. — А сколько таких необнаруженных пародий? ″Ревизор″ и есть эта глубоко спрятанная пародия на ″Годунова″»[6]. М., 1978. «Пародия вся — в диалектической игре приемом, — писал Ю.Н. Оба играют роль: один, «бедный черноризец» (П.;5.243), — законного наследника московского престола, другой, «елистратишка простой»[7], — … Посмотрим, кто кого!» (Г.;4.27,63). Но как только произнесено имя Димитрия, ужас охватывает его. Невинно убиенный младенец взывает о возмездии, нравственное сознание народа словно создает «вакансию» воскресшего царевича — и этот своеобразный вакуум втягивает Отрепьева. Я думаю, это даже не совсем экспромт — это способ преодоления «реальных» затруднений, которые не раз вставали перед ним в процессе мечтаний. С.24. И оба Самозванца, каждый в своем стиле, обещают просителям защиту. П.;5.221). Т.7. Одним словом, как это все в газетах и журналах описано про лучшие дома в Петербурге. Гоголь развил ее до знаменитой «немой сцены», которую выстраивает как видение Страшного суда, как «последнюю сцену жизни, когда совесть заставляет взглянуть вдруг на самого себя во все глаза и испугаться самого себя» (Г.;4.371). Однако это видение не менее важно, чем сновидение пушкинского Самозванца. Поэтика Гоголя. Отчаявшись написать трагедию, Гоголь создает … Хлестаков на миг забыл об этой «перевернутости». [9] Манн Ю.В. С.156. Досто­ев­ский. И не только срывают, но еще и постоянно об этом в газетах пишут. Но тем сильнее и неотразимее впечатление. Да, все, о чем «врет» Хлестаков, уже много раз представлялось его воображению. А вот проигравшийся в пух Хлестаков: «Пехотный капитан сильно поддел меня: штосы удивительно, бестия, срезывает. Однако у «общей ситуации» самозванства есть и оборотная сторона: она не могла бы возникнуть, если бы, помимо «электричества» авантюризма, не действовала другая сила. А отсюда уже просто один шаг, точнее скачок — до царского престола: представим себе, что царь «уехал, — куда уехал, неизвестно» (Г.;4.47). Присмотримся внимательнее к обоим сновидениям. Да за это просто в Сибирь … собр. Лукреция б не зарезалась, Публикола не взбесился бы, Брут не изгнал бы царей, и мир и история мира были бы не те. [10] Символы верха — низа, лестницы — «опорные» в произведениях «карнавальной» литературы (см.: Бахтин М.М. Авантюра пушкинского Самозванца сознательна — у Хлестакова «это непреднамеренное и невольное самозванство»[9]. В самом деле, в обоих случаях Самозванцам бьют челом на властителя-злодея, царя Бориса и Городничего, их обиженные подданные. [6] См.: Последний разговор с С.М.Эйзенштейном. 16). Н. Итак, республикою, консулами, диктаторами, Катонами, Кесарем мы обязаны соблазнительному происшествию, подобному тому, которое случилось недавно в моем соседстве, в Новор­жевском уезде.