Прoрeктoр пo вoспитaтeльнoй рaбoтe Сaрaнскoгo Дуxoвнoгo училищa иeрoмoнax Мaрк (Шляxтин) в публикуeмoй стaтьe aнaлизируeт истoриoсoфскиe идeи Ф.И. Тютчeвa, прeдстaвляющиe сoбoй нeчтo исключитeльнoe, прoxoдящee мeжду oснoвными идeйными тeчeниями XIX вeкa.

Русскaя мысль XIX вeкa eдвa ли нe в пeрвую oчeрeдь зaxвaчeнa истoриoсoфскими искaниями, пoлюсa кoтoрoгo сoстaвляют oдну из глaвныx линий нaпряжeния в xудoжeствeннoй литeрaтурe, публицистикe, филoсoфии и бoгoслoвии. Этo нaпряжeниe связaнo с пoискaми и стрoитeльствoм кaк Русскoй Идeи, тaк и Русскoгo Мирa, с пoпыткaми oпрeдeлeния мeстa Рoссии в мирoвoй истoрии, с устрeмлeниeм в будущee – с сoxрaнeниeм трaдиции или в oтрывe oт нee. Нa фoнe этoгo нaпряжeния истoриoсoфскиe идeи Ф.И. Тютчeвa прeдстaвляют сoбoй нeчтo исключитeльнoe, свoeoбрaзнoe, нeпoвтoримoe, нeчтo, прoxoдящee мeжду oснoвными идeйными тeчeниями XIX вeкa. В свoиx пoэтичeскиx прoизвeдeнияx, письмax и публицистичeскиx зaмeткax пoэт-диплoмaт дистaнцируeтся кaк oт динaмичeскoгo кaтaстрoфизмa пeрвoгo «Филoсoфичeскoгo письмa» П.Я. Чaaдaeвa, тaк и oт oткрытoгo русoфильствa слaвянoфилoв и М.П. Пoгoдинa. Прoxoдя мeжду oснoвными идeйными пoлюсaми эпoxи, мысль Тютчeвa, чтo вaжнo, сoздaeт сoбствeнныe линии нaпряжeния – внутри сaмoй сeбя. Кaк oтмeчaeт К.Г. Юсупoв, в истoриoсoфии Тютчeвa сoeдинeны двe пaрaдoксaльныe идeи: 1) oбрaщeннoсть oднoврeмeннo и к истoричeскoму прoшлoму Зaпaдa – oтягчaющeму сoврeмeннoсть грузoм истoричeскиx oшибoк, и к истoричeскoму прoшлoму Рoссии – oтягчeннoму винoй; 2) oбрaщeннoсть к сoврeмeннoсти кaк к прoстрaнству oткрывaющeйся вoзмoжнoсти кaтaрсисa, прeoдoлeния грузa прoшлoгo и дoстижeния eдинствa мeжду Рoссиeй и Западом[1]. Историческая задача достижения единства, согласно мысли Тютчева, обостряется и усложняется катастрофичностью современности: или единство, или неизбежная гибель. Эта задача выглядит тем парадоксальнее, чем глубже мы понимаем представления Тютчева об исторических правде и кривде, примирения между которыми, казалось бы, нет и быть не может. Однако распространенная точка зрения, согласно которой «у Фёдора Ивановича антитезы правды и кривды, мудрости и хитрости левой стороной связаны с Россией, а правой – с Западом»[2], не вполне верна: правда не связана с Россией безусловным, раз и навсегда гарантированным образом. Правда – это назначение России, обращенный к ней со стороны Божьей правды призыв. Запад также не является раз и на всегда данным воплощением кривды и хитрости – это его актуальное историческое состояние, связанное с последствиями исторического самообмана, существо которого выражается Тютчевым в следующих словах: «человек в конечном итоге зависит только от самого себя — в управлении как своим разумом, так и своей волей. Всякая власть исходит от человека, а всякий авторитет, ставящий себя выше человека, есть либо иллюзия, либо обман. Одним словом, это апофеоз человеческого я в самом буквальном смысле слова» [3, с.180]. Это ошибка, но ошибка, открытая для исправления; между правдой и кривдой не может быть союза и договоренности, но кривда может быть «выпрямлена» правдою.

Итак, ошибка Запада и историческая вина России – противоречивые внутри самих себя два полюса историософской мысли Ф.И. Тютчева. В чем их смысл, и какова их взаимосвязь?

Согласно критической традиции начала ХХ века, «отягченность виной» сквозит в строках тютчевского стихотворения 1855 года:

Эти бедные селенья,

Эта скудная природа —

Край родной долготерпенья,

Край ты Русского народа!

А.М. Горький в «Заметках о мещанстве» пишет, что когда власть безнаказанно насиловала народ, русская литература, писал он, «смотрела на это преступление против жизни ее родины и лирически вздыхала: “Край родной долготерпенья, Край ты русского народа!”»[3].

Еще непримиримее Д.С. Мережковский, усматривающий в этих строках инфернальные и демонические мотивы личности Тютчева в целом. Он пишет: «Люди стыдливо скрывают тайну своего зачатия и рождения: так славянофилы скрывают ненависть к Западу, из которой они родились. Тютчев обнажил этот стыд, и, если нагота оказалась чудовищной, то вина не его, а русского стиля, “русского Духа”»[4]. Этот «стыд» и вину, обращенные к России, Мережковский усмотрел в последних строках стихотворения:

Удрученный ношей крестной,

Всю тебя, земля родная,

В рабском виде Царь Небесный

Исходил, благословляя [2, с.71].

Благословение России Христом воспринимается как проклятие остальных народов, и потому русский стиль и русский дух обвиняются Мережковским в гордыне.

Сразу нужно отметить, что «квази-фрейдистская» интерпретация этого и подобных стихотворений Тютчева – и у К.Г. Юсупова, и у М. Горького, и у Д.С. Мережковского – является несколько надуманной. Во-первых, если Тютчев и смотрит на свой народ несколько «виновато», то речь, конечно же, не идет о каких-то его комплексах или комплексах, которые он усматривал в русском народе или его отдельных представителях. Если Тютчев и говорит о «виноватости» (а это слово, кстати сказать, он использует довольно редко), то речь идет в первую очередь о сознании греха, о покаянии. Уместно отметить, в том числе опираясь на вышесказанное, что главным грехом любого народа для Тютчева может являться только самолюбование, самоуверенность и самодовольство, означающие лишь отпадение от Бога и забвение собственной греховности. Убежденность в собственной непогрешимости? Гордыня? По аналогии с сарказмом в адрес главы Католической Церкви из стихотворения «Гус на костре» Тютчев мог бы не называть виной, но назвал бы «непогрешимостью греховной».

Во-вторых, далеко не все читатели Тютчева понимали это стихотворение таким мрачным образом[5]. Так, С.Л. Франк пишет: «Связь между красотой увядания, страдания, бедности во внешней природе и христианским религиозным чувством ясно выражена у Тютчева…

То, что “сквозит и тайно светит” в смиренной наготе русской природы, есть, конечно, все то же высшее начало, символом которого является возвышенно-стыдливая улыбка страдания. Это начало объемлет собою и картину увядающей природы, и отдельную измученную человеческую душу, и национальный характер русского народа; и это начало для Тютчева тождественно с христианством»[6].

Правда – это историческое предназначение России, задача, невыполненность которой обусловливает покаянное чувство вины. Но в чем конкретно эта задача состоит? Как принять и осуществить свое предназначение? Исторический катарсис, спасительная идея, о которой мы говорили выше, связана для Тютчева с возрождением идеи единства во всем христианском мире. Тютчевым оно мыслится как единство Империи. «Что же такое Россия? Что она представляет из себя? Две вещи: славянское племя, Православную Империю» [3, с.195]. Тютчев подчеркивает, что самым опасным для осознания славянами самих себя является революционная идея, революционная риторика и фразеология. Против этого он высказывает: «Действительный панславизм в массах. Он обнаруживается при встрече русского солдата с первым встречным славянским крестьянином, словаком, сербом, болгарином и т. д., даже мадьяром. Они все единодушны в своем отношении к немцу. Панславизм состоит еще в следующем. Для славян вне России невозможна никакая политическая народность» [3, с.195].

Однако, как бы то ни было, «племенной вопрос имеет лишь второстепенное значение, он заключает в себе среду, а не принцип. Формирующий принцип – это православная традиция. Россия гораздо больше православная, чем славянская. Именно как православная она заключает в себе и хранит Империю» [3, с.195]. Православная Империя – это единственная форма для воплощения Божьей правды на земле, в истории – более того, это сама основа истории как преемственности. В конкретно-историческом аспекте для Тютчева важна мысль об удалении Империи из Рима с его языческим наследством и перенос ее на Восток – «это христианская мысль, которую языческая мысль стремится отрицать» [3, с.188]. Это основа в противостоянии России, как единственной возможной православной наследницы Империи, и Запада как узурпатора начала империи. «Римское папство и германская Империя. Оба – захватчики в отношении к Востоку – сначала сообщники, а потом враги» [3, с.189].

Более того, империя означает вселенство и имеет всемирное значение. Для Тютчева смысл понятия «империя», ее «законность» или «незаконность» (узурпаторские претензии) связаны с Истиной подлинного христианского вероучения и неискаженного предания Вселенской Церкви или отступлением от Нее. Это та правда, которая недоступна Западу, который мог претендовать лишь на «подражание» Византии, как в актерской игре – или при обезьянничанье или пародии. Потому и кривда нашла там свое пристанище и воплощение в различных политических и религиозных формах.

Чтобы соответствовать своему предназначению, Россия должна воспрянуть – но исключительно ради служения Христу:

Вставай же, Русь! Уж близок час!

Вставай Христовой службы ради!

Уж не пора ль, перекрестясь,

Ударить в колокол в Царьграде? [1, с.218]

Это написано Тютчевым в самом начале Крымской войны, в 1854 году; стихотворение называется «Рассвет», и в этом названии видно воодушевление, которое Тютчев испытывал в связи с противостоянием западным странам, объединившимся против России.

Однако и на Западе Тютчев усматривает внешне те же стремления к единству – но с внутренней ошибкой, которую он раскрывает на примере объединения Германии. Он много об этом думает и подробно пишет: «Последние тридцать лет могут по праву считаться великолепнейшими годами вашей истории. Со времен великого правления салических императоров никогда еще Германия не переживала столь прекрасные дни, вот уже много столетий она не принадлежала самой себе в такой степени, не ощущала себя столь единой и самостоятельной. В течение многих веков Германия не занимала по отношению к своей вечной сопернице столь сильного и внушительного положения. Она превзошла ее по всем статьям. Посудите сами: по ту сторону Альп ваши знаменитейшие императоры никогда не имели более действенного влияния, чем то, которое имеет ныне Германское государство. Рейн вновь стал немецким сердцем и душой; Бельгия, которую последнее европейское потрясение, казалось, должно было бросить в объятия Франции, остановилась перед обрывом, и теперь ясно, что она поворачивается в вашу сторону; Бургундский союз преобразовывается; Голландия, рано или поздно, не преминет вернуться к вам. Таков, стало быть, окончательный исход великого противоборства, начавшегося более двух веков назад между вами и Францией; вы одержали полную победу, за вами осталось последнее слово» [3, 116]. Это Тютчев пишет в 1844 году доктору Густаву Кольбу, редактору «Всеобщей Газеты», письмо носит заглавие «Россия и Германия». Описываемый «чудесный переворот» связывается Тютчевым «появлением на поле битвы Западной Европы третьей силы, являвшей собой целый особый мир…» [3, с.117], этот поворот связан с Россией: «Европа Карла Великого оказалась лицом к лицу с Европой Петра Великого…» [3, с.118].

Однако главное отличие между Россией и Германией – в общем для них обеих деле объединения – отмечено Тютчевым в знаменитом стихотворении «Два единства» (1870), написанном во времена франко-прусской войны:

Из переполненной Господним гневом чаши

Кровь льется через край, и Запад тонет в ней –

Кровь хлынет и на вас, друзья и братья наши –

Славянский мир, сомкнись тесней…

 

«Единство, – возвестил оракул наших дней, –

Быть может спаяно железом лишь и кровью…»

Но мы попробуем спаять его любовью –

А там увидим, что прочней… [2, с.221]

На смертном одре Тютчев надиктовал письмо барону Пфеффелю, где помимо прочего указал, что Бисмарк возобновил предания Римской империи, но не восстановил империю Германскую – отсюда варварство войны [3, с.583]. Смысл идеи Тютчева в том, что объединение Германии было лишено добровольного согласия, которое русский поэт считал необходимым [7, с.211]. И.С. Аксаков также пишет, что для Тютчева «будущая Империя характеризуется тою особенностью, что духовное начало, которым она имеет жить и двигаться, есть начало православное, т. е. христианское церковное предание, сохранившееся теперь на Востоке» [7, с.230].

Таким образом, как идея исторической вины России, так и идея катарсиса, т.е. некоего «соловьевского» единства Востока и Запада, не принимались Тютчевым однозначно и целиком. О смысле единства он говорит скорее как о равновесии, о прекращении войн: «с началом вмешательства сформировавшегося Востока в дела Запада все изменилось в Европе: до сих пор вас было двое, теперь же нас трое, и длительные противоборства отныне стали невозможными» [3, с.119]. Главной для него до конца дней оставалась идея Православной Империи. В ней заключается единственный возможный смысл мировой истории.

Сегодня, когда Россия вновь перешла от позиции «Россия – не Европа» к позиции «Европа – не Европа» (последнее означает, что сама Европа потеряла связь с собственным духовным основанием), взгляды Тютчева на проблему единства христианского мира приобретают новую значимость и актуальность, провоцируя вновь задаться вопросами: в чем основание возможного единства христианского мира? Как реализовать это единство? Как преодолеть груз исторического прошлого и перейти к историческому деланию?

 

Список использованных источников

1. Юсупов К.Г. Тютчев, романтизм, политика, эстетика истории // Ф.И. Тютчев: proetcontra. СПб., 2005. С. 23.

2. Лобанов С. Тютчев: поэт, дипломат, философ // режим доступа: http://www.pravaya.ru/idea/20/9900

3. М. Горький. Собр. соч. В 30-ти т. М., 1953. Т. 23. С. 347.

4. Мережковский Д.С. Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев. Пг., 1915. С. 101.

5. Бухштаб Б.Я. Тютчев // Бухштаб Б.Я. Русские поэты: Тютчев. Фет. Козьма Прутков. Добролюбов. Л., 1970. С.50.

6. Франк С.Л. Космическое чувство в поэзии Тютчева // Русская мысль, 1913. Кн. XI. С.28-29.

7. Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1886. С.280.